ИНТЕРВЬЮ: ДНК-тесты помогают воссоединиться убитым жертвам коммунизма c их семьями

Мы встретились с Рафалом Мичлинским из Польского государственного института памяти (IPN) на международной конференции «Некрополь коммунистического террора». Его работа крайне важна для памяти и исторической науки. Рафал и его коллеги занимаются идентификацией останков жертв коммунизма в Польше. При помощи анализа ДНК исследователи могут свести останки убитых жертв и их близких.

 

CC.ORG: Расскажите, где вы работаете, чем занимается ваш отдел, и почему вы стали работать в этой организации?

Р. М.: я работаю в отделе идентификации Польского государственного института памяти, точнее – в бюро поиска и идентификации. Почему? Потому что я считаю, что важно уважать жертв тоталитарных режимов в Польше.

Вы могли бы подробнее рассказать о вашем учреждении и его истории? Как долго оно существует?

Изначально была создана комиссия по исследованию преступлений нацизма. С течением времени из других ответвлений сформировался Институт национальной памяти, который был основной комиссией по выявлению преступлений, совершенных против польского народа. Теперь в нашем учреждении работает свыше 2000 человек, в каждом воеводстве (административная единица в Польше – прим. ред.) действует региональный отдел. Мы работаем в штаб-квартире в Варшаве и сотрудничаем с похожими учреждениями в других странах.

Каковы ваши основные задачи и методы?                                                                                                                   

Мы стараемся пролить свет на истории пропавших людей. Исследуем обстоятельства, чтобы выявить, почему и когда они пропали, и что с ними стало, как они умерли и т.д. В целом, мы ищем жертв коммунизма. Например, отсутствуют любые документы об убитых подпольных солдатах. Нет и родственников, которые могли бы помочь разобраться. Стараемся отыскать точное место захоронения человека, а затем доказать личность при помощи документов, и проводим исследование ДНК, чтобы убедиться, что это верный человек. Большинство жертв были убиты где-то в лесу или в тюрьмах, и похоронены в анонимных могилах. Мы стараемся вернуть им их имена.

Сколько людей в Польше, по оценке польских историков, пропало без вести во время коммунистических репрессий?

Сложно сказать точное число. Существует много источников и разные историки используют различную методологию. Во время Второй мировой войны в Польше погибло порядка миллиона человек; в течение коммунистического периода пропало без вести или умерло около 100 000 человек.

Вы могли бы описать один типичный случай: вы знаете, что на окраине какого-то городка есть место, где возможно захоронена жертва коммунистического режима. Если у вас есть ресурсы, чтобы отправиться туда, то какая цепочка событий за этим следует?

Прежде всего, мы проверяем документы и находим возможности для исследования почвы. Таким образом, первый этап – это исследовательская работа в архивах. Если же кто-то из родственников указал на место захоронения другому человеку, который сообщил об этом нам, то к работе приступают археологи. При обнаружении останков или скелетов нужно вызвать антрополога, который сделает свое дело.

Лично вы ездите со своей командой и принимаете участие в раскопках?

Да. Мы проводим раскопки и ищем останки. После эксгумации мы берем пробы ДНК с костей. Если мы уже располагаем информацией об этом лице, то сравниваем его с ДНК его родственников. Пробы ДНК родственников отправляются в лабораторию, после чего ждем результатов. Если результаты положительные, то звоним семьям. В президентском дворце в Варшаве два раза в год проходит конференция по идентификации, где объявляются имена обнаруженных нами жертв.

У вас есть партнеры вне вашей организации, которых вы используете для анализа ДНК и выявления соответствий?

Да, тесты делают наши партнеры. Все зависит от конкретной ситуации, и от того, какую информацию предоставили родственники. Иногда, например при сравнении отца и сына, при определении профиля ДНК нужно выполнить и т.н. пустой тест. В каждом конкретном случае процедура различается, но выявление сходства – это уже задача лаборатории.

Чтобы свести останки и живых потомков, вам прежде всего необходима ДНК живого человека. Значит ли это, что люди должны связываться с вами и сдать пробу ДНК? Как вы мотивируете людей делиться с вами личной информацией? Не все же хотят выдавать свою генетическую информацию.

В польском обществе есть огромная необходимость дать имена людям, убитым в ходе Второй мировой войны и коммунистического периода. Многие семьи все еще ждут своих по-прежнему необнаруженных близких. В таком случае есть возможность сдать свою пробу ДНК на анализ, чтобы найти своих родственников. Люди очень мотивированы и точно знают, что происходит с их ДНК, и что мы с ней делаем. Приватность гарантирована.

В некоторых случаях мы делимся результатами и в соцмедиа, где можно видеть людей, участвовавших в процессе определения, останки родственников которых нам удалось найти. Это мотивирует других сдавать пробы ДНК, чтобы обнаружить пропавших родственников.

Сколько раз в год вы можете сказать человеку: мы нашли вашего деда или отца, зайдите пожалуйста за справкой?

Мы должны вернуться к началу процесса, потому что существует два основных препятствия. Во-первых, когда мы находим останки, то у нас не всегда есть необходимые документы, чтобы подтвердить имя. Во-вторых, у нас не обязательно есть данные о живущих родственниках, с помощью которых можно определить ДНК. Каждый год нам звонит множество людей, в общей сложности где-то 250–300 запросов в год. Нас просят найти соответствующий архивный материал или взять у них пробу ДНК.

Сколько людей в итоге нашли останки своих близких?

С момента учреждения нашего исследовательско-опознавательного отдела в 2016 г. нам удалось определить совпадение примерно в 150 случаях. Примерно 10–15% останков определены в последние годы.

Если нашлось 100%-ное подтверждение, то какие эмоции люди обычно испытывают?

Это очень трогательный момент и сложно подобрать слова, чтобы описать его. Люди благодарны. Это очень чувствительный момент – человек много лет ждал хоть какую-то информацию о своем брате, отце или деде, иной раз по 50-60 лет. Иногда человек не может поверить в происходящее.

Они очень долго ждали, и в конце концов наш начальник – профессор Швагжик – звонит им и говорит, что мы нашли вашего отца или деда. Могу сказать, что в тот момент, когда мы слышим искренние слова благодарности от родственников, весь процесс, архивная работа, археологические, антропологические и генетические исследования оправдывают себя.

Каким образом время воздействует на вашу работу. Предположим, что 50 лет спустя прапраправнук придет искать своих родственников, и имеются документы, подтверждающие родство. Можно ли будет провести подобное исследование и 50 лет спустя, или это уже слишком большой период и цепочка поколений чересчур далека, чтобы обнаружить конкретное сходство?

Думаю, все-таки получится. Вопрос скорее заключается в наличии эксперта по генетике. Наука еще только развивается, мы по-прежнему получаем от родственников пробы ДНК, так что многое может случиться в ближайшие годы.

Иногда может случиться, что вы вложили много времени, энергии и денег, но в ходе раскопок не удалось найти останки. Как вы преодолеваете кризис мотивации, когда видите пустое место проведения раскопок?

Даже когда нет находок, это позволяет определить, что предполагавшееся прежде место захоронения оказалось неверным, и продолжать дальнейшую исследовательскую работу. Как правило, вблизи есть много новых мест и возможностей, где продолжать работу. Если в конкретном месте мы не нашли тех останков, которые искали, то мы не сдаемся. Ничего не пошло не так, просто мы потратили свое время и энергию.

Что вы думаете о международном сотрудничестве в вашей сфере? Сегодня (7 ноября 2019 г.) мы общаемся во время паузы на международной конференции «Некрополь коммунистического террора» в Таллинне. Как вы относитесь к работе коллег из других стран?

Мы очень благодарны за возможность принять участие в международной конференции «Некрополь коммунистического террора». Я считаю, что сотрудничество с другими институтами и организациями из Европы и других частей света – очень хорошая идея.

Например, мы сотрудничаем с коллегами из Грузии, совместно с которыми ищим жертв сталинского Большого террора (1937–1938 гг.). На данный момент, наша команда уже трижды ездила туда помогать и делиться опытом. Велика необходимость сотрудничать, делать общие выводы и учиться на опыте других. Также важно сравнивать свою работу с другими, чтобы найти способы преодоления существующих проблем. Каждый шаг, объединяющий посткоммунистические общества – которые все еще ищут своих – с целью помочь людям, ищущим членов своих семей, хорош и стоит усилий.   

Каков, по вашей оценке, общий уровень знаний о преступлениях коммунизма в мире? Какие проблемы вы видите в этом вопросе?

Ответ заключается в вашем вопросе. Как мы обсуждали прежде, многие люди в целом не видят в коммунизме ничего плохого. Это проблема. Есть те, кто считают, что это была хорошая система, жертвы могли быть, но на самом деле все было не так плохо, как говорят. Меня радует, что молодежь часто читает книги, ищет информацию, посещает музеи, участвует в конференциях и работает с документами, потому что их интересует история стран Балтии и Центральной Европы, а также то, что здесь реально происходило во время коммунистического периода. В целом, уровень знаний улучшается. Обретение правды хорошо даже в том случае, если выяснится, что все это очень печально.

В наши дни многих не заботят преступления Наполеона или другие примеры жестокости в далеком прошлом. Если демократия сохранится и ничто не угрожает свободным обществам, постигнет ли схожая судьба опыт коммунистической диктатуры? Прекратим ли мы 50 лет спустя исследовательскую работу и посещение памятников, или вы с этим не согласны?

Это вызов как для нас, так и для следующего поколения. Это ваша и моя работа, работа всех наших коллег, съехавшихся со всей Европы и других стран, чтобы продемонстрировать и доказать, что случившееся было неверным. Нужно учиться на этом опыте, чтобы история тоталитарных режимов не повторилась в наших государствах.

У вас есть личная связь с этой темой? Кто-то из вашей семьи пострадал от коммунистического террора?

Нет. У меня лично нет родственников, на которых бы повлиял коммунистический террор. На самом деле, брат моего деда умер в Освенциме. Это другой тоталитарный режим, история которого по-прежнему остается живой для моих родственников. Это очень грустная и трогательная для нас история. Мы уважаем этого человека и часто чтим его память. Для нас он – символ этого очень печального прошлого.

Вам знакомо сравнение нацистского и коммунистического режимов. Иногда люди говорят, что один был хуже, а другой не особенно плох. Как вы реагируете, когда слышите такие вещи?

Во-первых, следует вступить в диалог с этими людьми. Я лично считаю, что оба режима на самом деле были равнозначны, ведь в определенный период они сотрудничали. Оба режима убили много людей и сотворили много зла в наших странах. Поэтому невозможно сказать, какой из режимов был лучше или хуже, потому что оба были одинаково ужасны.