Ученый: почему о национал-социализме помнят больше, чем о советском коммунизме?
Известный историк Ричард Овери приводит основные причины, почему печати преступлений национал-социализма и коммунизма имеют разную степень четкости в историческом сознании разных обществ и объясняет, чем две идеологии (не)похожи.
В 2009 году Европейский парламент решил объявить 23 августа ежегодной датой памяти жертв европейского тоталитаризма. Дата была выбрана намеренно, чтобы отметить тот момент в 1939 году, когда гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз подписали пакт о ненападении, секретные протоколы к которому фактически разделили Восточную Европу на сферы влияния двух диктатур.
Российское правительство оспорило выбор даты, поскольку это будто бы подразумевало сходство двух режимов, когда дело доходило до захвата территории и подчинения аннексированного населения суровому авторитарному правлению. Выбор был сознательным: дата была отмечена, чтобы показать, что германский и советский тоталитаризм – первый в течение шести или семи лет, второй на протяжении более чем четырех десятилетий – несут ответственность за все человеческие жертвы, которые регион понес в период с 1939 по 1989 годы.
Российский протест по поводу выбранной даты ознаменовал начало продолжительной кампании, призванной продемонстрировать, что советская интервенция в Восточной Европе никоим образом не сопоставима с немецкой. Даже президент Путин присоединился к усилиям по спасению репутации Советского Союза. В ставшей популярной статье в консервативном американском журнале The National Interest Путин утверждал, что советско-германский пакт был навязан Сталину из-за недоверия к британцам, французам и полякам, которые не могли прийти к военному соглашению с Советским Союзом.
Путин представил секретные протоколы к Пакту в совершенно ином свете: государства Балтии, по его утверждению, присоединились к Советскому Союзу на основе консенсуса; оккупация и аннексия восточной Польши означала освобождение польских рабочих и крестьян от гнета помещиков и капиталистов. Нынешняя российская точка зрения на начало войны заключается в том, что вину несут Польша и западные союзники, но не Германия, лидер которой в действительности несет ответственность за разрушение Польши.
Сейчас в России опасно публично обсуждать советские депортации, систематические нарушения прав человека, убийства националистов и интеллектуалов на территориях, присоединенных в 1939-40 гг. и затем повторно присоединенных в 1944-45 гг. Путин даже предположил, что советская экспансия спасла живших в регионе евреев от Гитлера, упуская из виду систематическое подавление еврейской религии и депортацию в лагеря примерно 25000 евреев. Публичная история в России превратилась в искаженную историю, согласно которой Советский Союз – это положительная сила, в отличие от жесткого империализма Третьего рейха.
Ничего подобного не могло случиться в Германии в последние 75 лет. Память о мрачной реальности диктатуры Гитлера была запечатлена в культуре и политике обеих послевоенных Германий, и тем более в объединенном немецком государстве после 1990 года. Чем больше известно о преступлениях режима, тем лучше гарантированно публичное неприятие всего, что символизировал Третий Рейх. Невозможно было принять каких-либо аргументов в пользу того, что Пакт от 23 августа был чем-то иным кроме как циничным шагом, призванным обеспечить изоляцию Польши до того, как ее займут немецкие войска.
Немецкая публичная история в основном занимается признанием жертв тоталитаризма. Подавляющее большинство сторонится маргинального меньшинства неонацистов, и свойственное Западу осуждение периода власти Гитлера является общепринятым. Современная Германия пытается примириться с прискорбным прошлым, открыто признавая преступления тоталитаризма, также теперь включая и диктатуру, царившую в бывшей ГДР. Трезвое восприятие истории преобладает в немецких взглядах на недавнее прошлое.
Почему так различается культура памяти, связанная с советской и немецкой диктатурами? У двух систем было много общего, однако различались их идеология и социальные амбиции. Необходимо принять во внимание три фактора: во-первых, Советский Союз был страной-победителем в 1945 году; во-вторых, идеологическая риторика двух режимов была совершенно разной; в-третьих, западная общественная история зациклилась на памяти о Третьем рейхе, но слабо заинтересована в представлении параллельного советского сюжета.
Факт победы СССР над гитлеровской Германией явно повлиял на устройство памяти об обоих режимах. В России считают, что Запад до сих пор полностью не признал, что Советский Союз был ключевым фактором поражения Германии. Это место стало важным элементом российской публичной истории, где отказ от нацизма встроен в немецкую публичную историю.
История советских военных усилий – это история об исключительных жертвах во имя общей цели союзников. Ни у одного российского лидера нет мотивации начать сожалеть о злоупотреблениях советской системы, потому что это подорвет важный элемент российской национальной идентичности. Ежегодный парад в честь Дня победы 9 мая при Путине стал церемонией, призванной закрепить в народной памяти позитивный взгляд на советские усилия во время войны и ту систему, которая их вела. У западных союзников также не было никаких стимулов во время войны подчеркивать тоталитарный характер своего союзника, это точка зрения сохранялась и в послевоенные годы.
Памятник павшим советским воинам, открытый в 1999 году, можно найти на территории Имперского военного музея в Лондоне, где также ежегодно проводится церемония празднования Дня победы и отдается дань памяти вкладу Советского Союза в победу.
Второй фактор вытекает из очевидной идеологической пропасти между двумя системами, что было неотъемлемой частью общественного дискурса во время вышеназванных событий и остается до сих пор. Гитлеровская Германия намеревалась создать в Евразии империю под управлением немцев, которая должна приносить пользу исключительно немецкому народу за счет подчиненных и зависимых народов, империю, которая также была бы «очищена от евреев». Это были узкие этноцентрические идеалы, которые не обладали универсальной привлекательностью и не были рассчитаны на это. Напротив, публичный язык советского коммунизма как при Сталине, так и при его преемниках был универсалистским, обещая «освобождение» не только от немецкой оккупации во время войны, но и от социального и экономического гнета, западного империализма и войны.
Эти универсальные утверждения объясняют, почему на Западе было так много сторонников и попутчиков, которые хотели верить, что коммунистические устремления действительно имеют универсальное применение и что это неподдельный язык мира и социального прогресса. На Западе было очень мало попутчиков национал-социализма.
Хотя правда о тоталитарных крайностях советской системы была доступна на протяжении десятилетий, идея о том, что Советский Союз в целом был движущей силой прогресса (а Третий рейх был его реакционным барьером), сформировала память об этих двух режимах. Существовало понятное нежелание относиться к преступлениям гитлеровской диктатуры, сравнивая их с преступлениями советской системы, и в современной России любая попытка сделать это может считаться незаконным искажением исторической памяти.
В публичной истории Германии почти не предпринималось попыток сравнения этих двух понятий, поскольку это могло бы бросить вызов комплексу «коллективной вины», если бы преступления двух режимов можно было разумно сравнить.
Немецкий политолог Эрнст Нольте вызвал бурю протеста в 1970-х, когда предположил, что нацизм в некотором роде является зеркальным отражением советского коммунизма. Тогда и сейчас этот взгляд широко отвергается. За пределами России есть нежелание называть тюрьмы ГУЛАГа «концентрационными лагерями», которыми они и были; а термин «преступник» применяется ко всем, кто участвовал в преступлениях гитлеровского режима, но это не термин, который обычно используется в отношении полиции и сил безопасности в Советском Союзе, которые управляли лагерями, пытали заключенных, казнили «врагов народа» или убивали своих жертв.
Третий фактор – это совершенно разные способы апроприации двух форм тоталитаризма в публичной исторической культуре Запада. Здесь первостепенное значение имеет память о том, что представляли собой Гитлер и национал-социализм. Решение об объявлении 27 января Днем памяти жертв Холокоста, одобренное Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций в ноябре 2005 г., стимулировало многочисленные инициативы по напоминанию о Холокосте при помощи памятных мероприятий, памятников, музеев и образовательных программ. Даже в России сейчас в Москве есть Еврейский музей и центр толерантности.
В Великобритании и Соединенных Штатах (ни у одной из них не было опыта тоталитаризма) память о Холокосте стала неотъемлемой частью публичной истории. Большинство детей школьного возраста в какой-то момент сталкиваются со свидетельствами геноцида евреев, даже в ущерб другим жертвам национал-социалистических преследований. Зло, которое породил Гитлер, теперь воспринимается как универсальное зло.
Осведомленность людей о том, что представлял из себя немецкий тоталитаризм, выше, чем когда-либо прежде. Но это не сравнимо с советской диктатурой; в западных демократиях 23 августа не вызывает резонанса. Студенты, которые знают все о гестапо, были бы озадачены аббревиатурой НКВД, потому что на Западе публичная история не уделяет внимания пониманию основных инструментов советского тоталитаризма. Только в Восточной Европе есть заметное осознание этих тем.
В 2018 году президент Эстонии открыла в Таллинне на Маарьямяэ мемориал жертвам коммунизма. На стенах памятника указаны имена жертв советских репрессий в 1940–1991 гг. В день открытия мемориала состоялась конференция, посвященная памяти жертв национал-социализма и коммунизма. Стена была открыта 23 августа, чтобы подчеркнуть тот факт, что в течение пятидесяти лет с 1940 г. Эстония переживала тот или иной вид политических репрессий. Здесь нет двусмысленности в памяти о прошлом.